Читать интересную книгу Сны во сне и наяву. Научно-фантастический роман - Александр Тебеньков

«Или они тоже больные?» – с растерянностью подумала Нина.

Какой-то поэт, Нина не запомнила его имени, читал стихи – свои и чужие. И те, и другие были ей незнакомы. Из-за сумбура, царившего в голове, оценить их в полной мере Нина не могла, но кое-что понравилось. Потом говорили о только что вышедшем пятом номере «Нового мира», обсуждали программу венгерского цирка, с неделю как гастролировавшего в городе. Высокая седоватая женщина с приятным строгим лицом преподавателя весьма профессионально показала несколько карточных фокусов. Сам хозяин к месту подал пару не слышанных анекдотов и повеселил всех имитацией диалога пьяного с попугаем. Кто-то, вернувшийся на днях из Москвы, рассказал о новой постановке «Гамлета» в оригинальной трактовке…

Для Нины такая обстановка оказалась настолько внове и так далека от того, к чему она привыкла на своих вечеринках с обильной едой и питьем, с оглушающей музыкой из лопавшихся от натуги шикарных акустических систем, с громкими несвязными разговорами – о работе, о спорте, о модах, о трудностях жизни… больше всего, конечно, о трудностях жизни, когда все наперебой уверяют друг друга в этих еле-еле преодолимых трудностях и взахлеб жалеют друг дружку, а заодно и себя…

Юрий, не разобравшись, с ходу вклинился в беседу и понес что-то о киевлянах и тбилисцах, о каком-то особенно некорректном судействе в последней встрече. Ему кто-то поддакнул – вежливо, так, чтобы не смутить, она очень остро почувствовала это! – и ненавязчиво перевел разговор на грузинский кинематограф.

Разговор то разбивался по группам, то становился общим, но оставался неизменно легким, интересным и, с удивлением отметила Нина, почти всегда нес какую-нибудь информацию. Не только для нее, а и для большинства, что было заметно… И она поняла: люди собрались здесь для общения. Для настоящего общения. И оно было для них по-настоящему приятно.

– Павел Филиппович, по какому случаю у вас гости?

– Ни по какому, Нина Васильевна.

– Или это… пациенты?

Баринов громко, от души рассмеялся.

– Тогда – кто они?

– Все гораздо проще, Нина Васильевна. Видите ли, последний четверг каждого месяца, если, конечно, я не в отъезде, я провожу с людьми мне приятными, то есть с друзьями и добрыми знакомыми. Иногда они приводят своих друзей и знакомых. Но сегодня все свои, из приглашенных только вы с мужем… Но вы, я вижу, и сейчас не пьете.

Нина послушно подняла стакан и втянула глоток пахучей, пряной жидкости.

– Ну как? Нравится, нет? – Баринов заглянул ей в лицо.

Прислушиваясь к ощущениям, Нина снова попробовала коктейль.

– Вы знаете, довольно неплохо. Такой вкус… необычный. Только немного крепко.

– О, это мой фирменный. Даже названия не имеет. Предупреждаю – рецепт не даю никому. Захотите еще – милости прошу ко мне… Ну что ж, Нина Васильевна, допивайте, да пойдем в кабинет. Там вы мне все-все расскажите.

– Подождите, а как же… как же ваши гости?

– Ничего, Нина Васильевна, не беспокойтесь. Я же говорил – это не гости. Это друзья.

6

…Нина твердо знала, что дело, которым они занимаются многие бесконечные часы, должно спасти не только ее, но и всех остальных, всю ту общность, полноправным членом которой она ощущала себя в каждый миг. Должно быть, так же думали и чувствовали окружающие, и работали молча, сосредоточенно, экономно тратя силы, но не жалея их. Спину ломило, кисти рук – большие, грубые – не гнулись от холода, перехватывая дужки тяжелых ведер, набранных, словно бочки, из клепок и стянутые металлическими обручами.

Она стояла в цепочке вполоборота и, поворачиваясь всем туловищем, различала справа и слева женские фигуры. Прямо перед ней смутно просматривалась такая же цепочка, но из мужчин – бородатых, непривычно-страшного вида, в длинных рубахах навыпуск, с непокрытыми головами. Они передавали справа налево полные ведра. По ее цепочке ведра шли обратно – слева направо – уже пустые, без воды, но все равно неимоверно тяжелые.

Три факела, укрепленные в той стороне, куда подавалась вода, чадно горели; в их скупом, пляшущем свете можно было разглядеть чуть в стороне неподвижную группу мужчин. Нина почти видела – или убедила себя в этом? – что все они в островерхих шлемах, в широких, накинутых на плечи плащах, с мечами и щитами…

Ветра не было. Падал крупными хлопьями снег. Он смерзался на ресницах, но ведра шли и шли бесконечной чередой, и нельзя было прерваться на миг, чтобы оттереть лицо. Не то, чтобы получше рассмотреть ту странную группу.

У ближнего факела полные ведра поднимали на подмостки, оттуда они на веревках уходили вверх, в темноту. И на веревках же возвращались, уже пустые. За подмостками угадывалась мощная, сложенная из громадных бревен стена… Не туда ли, на верх стены, подавались все новые и новые порции обжигающе-холодной, парящей светлым дымком на морозе, черной, студеной воды?..

– Есть сны, которые я бы не хотела рассказывать.

– Я некоторым образом врач, Нина Васильевна.

– Ну и что? Я говорю с вами как с врачом.

– Мне можно сказать все.

– Ах, нет, не то! Совсем не то, что вы думаете… Вы извините, Павел Филиппович, но зато я не врач. Мне просто очень, понимаете, очень неприятно их вспоминать. Противно до тошноты.

– Тогда ладно, оставим их пока в покое.

– Да-да!.. Может быть, когда-нибудь потом.

– Спокойнее, Нина Васильевна. Спокойнее. Рассказывайте то, что считаете возможным.

– Хорошо… Итак, есть сны непонятные. То есть, они почти все непонятные, но есть такие, которые я даже для себя описать не берусь… Понимаете, весь сон – какое-то смутное ощущение. Иногда сильнее, иногда слабее. Ни действий, ни… как бы сказать… иллюстраций, что ли. Нет картинки… или образов – это точнее. Нет ничего, что бы напоминало сон. Даже мыслей нет, одно лишь смутно-понятное чувство, желание. Иногда чувство голода или жажды. Иногда страха. Иногда – извините – влечения к противоположному полу… А ведь я нередко ощущаю и вижу себя не женщиной, а мужчиной… Да, вот так, это чувство строго дифференцировано. Оно строго одно, словно кто-то искусственно выделил его из всего многообразия человеческих чувств. Или не человеческих, я не знаю. Но достаточно близко похожих на человеческие… Я вам рассказывала о лемуроподобном существе?

– Детеныш на берегу моря?

– Да, именно… Но я опять сбилась. Там другое. Там обычные, человеческие чувства в обличии не человека, а так сон как сон, с действиями, с картинками…

– Мы потом подумаем над этим, Нина Васильевна. Продолжайте, пожалуйста.

– Есть сны с продолжением. То есть, в различное время я вижу сны, связанные между собой местом, действующими лицами… Вот, я уже начинаю оперировать чуть ли не драматургическими понятиями.

– Скорее, кинематографическими… Как вы отличаете эти сны от обычных? По каким признакам?

– Очень просто. Во-первых, обыкновенные сны по сравнению с этими очень плохо «сделаны».

– Сделаны?

– Н-ну, чтобы яснее… Понимаете, обыкновенные сны – это как киноленты начала века. Все прыгает, дергается, на глаза лезет что попало. Люди на ниточках, словно марионетки… И вдруг – широкий экран! Стереофильм или, по-современному, голограмма. Цвет, объем, звук, запах… Не знаю, понятно ли я говорю…

– Говорите, говорите. Будет непонятно, переспрошу.

– Так вот, те, другие сны всегда цветные и очень-очень ясные, словно и не сны вовсе. За исключением тех, где одни ощущения… Такие они – вроде бы внутри меня цветной телевизор.

– В них есть для вас что-нибудь знакомое? Какие-нибудь элементы пережитого, читанного, слышанного?

– Нет.

– Так категорично?

– Да, конечно. Ведь я, Павел Филиппович, сама много размышляла над ними. Поэтому так категорично – нет.

– Понятно.

– Я хотела разобраться сама… Вот еще такая деталь: ничего и никогда в снах я изменить не могу. Случается, что несколько раз подряд вижу один и тот же сон – вот как, например, смотришь уже виденный фильм. В одном из них я играю в кости на каком-то восточном базаре, может, современном, может, средневековом. Я мужчина. Одежда самая простая: халат, чалма, пояс, из-за которого я достаю мешочки с деньгами – золотыми и серебряными монетами необычного вида, есть даже квадратные, даже с дырками посредине. Я проигрываюсь в пух и прах, что называется. Я сама, то есть именно я, а не он, играть не хочу, я помню, чем все кончится. Но тот, чьими глазами я вижу, входит в азарт, который я прекрасно чувствую, и, сам взвинчивая ставки, проигрывает. Над ним смеются, а он встает, спускается с помоста, на котором сидел вместе с другими игроками и любопытными, и сразу оказывается на базарной площади. Женщины в паранджах несут какие-то тюки, мужчина верхом на осле чуть не наезжает на меня. Тут ко мне подскакивает маленький, грязный, полуголый мальчишка, протягивает руку, просит что-то, видимо, милостыню, а я, то есть он, изо всех сил даю ему затрещину. Мальчишка летит прямо под ноги толпе, а я оборачиваюсь, злобно грожу кулаком в сторону чайханы. А там смеются, показывают на меня, то есть на него, пальцами. Тут мне что-то перехватывает грудь, в районе сердца словно вспыхивает огонь – так становится горячо! – и сон заканчивается… Или вот еще. Я сижу у огня – небольшого, экономного костерка, окруженного аккуратно уложенными неровными камнями. Рядом со мной еще кто-то…